День учителя - Страница 3

Наконец он проснулся окончательно и в свете разгорающегося октябрьского утра мрачно оглядел обстановку своего жилища: темно-коричневая стенка (изрядно поцарапанная в ходе выпавшей на ее долю бурной жизни — пережить несколько варварских переездов), два больших грязно-синего цвета кресла, разбирающихся, как и диван, и составляющих с ним вместе один гарнитур, компьютерный стол с компьютером, висевший над ними телевизор, полки с книгами. Как уже понятно из вышесказанного, Андрей Иванович был школьным учителем, следовательно, человеком, умевшим владеть собственными эмоциями. Это качество он считал одним из важнейших в своей профессии. Дети всегда чувствуют слабость педагога и не прощают ему этот недостаток, прорывается ли его бессилие в гневе или слезах — не важно. Мирошкин на всю жизнь запомнил случай, свидетелем которого стал во время учебы — уже на предпоследнем курсе его родного Ленинского педагогического университета (или, попросту, педуна). Той весной их — студентов исторического факультета — отправили в школу на практику. Несколько недель они должны были самостоятельно вести уроки, правда, в присутствии методиста и постоянного школьного учителя детей. В их группе была девушка — одна из немногих на курсе, мечтавшая работать учителем. В большинстве своем, приближаясь к получению диплома, студенты истфака не стремились связать себя со школой. Кто-то не собирался делать этого изначально, кто-то растерял энтузиазм за годы обучения — первая половина 90-х отрезвила несостоявшихся педагогов-новаторов, судей истории и бывших читателей журнала «Огонек», обильно заливавшего публицистическими помоями «белые пятна» истории. Впрочем, и в советское время истфак МПГУ (тогда — МГПИ им. В.И. Ленина) выпускал во взрослую жизнь не только педагогов (из них некоторые со временем могли дорасти до положения директоров школ), но и сотрудников КГБ, партийных и комсомольских функционеров, журналистов и сотрудников издательств. А вот эта девушка относилась к тем во все времена немногим процентам выпускников, собиравшихся посвятить всю свою жизнь народному просвещению. Она упорно штудировала труды знаменитых педагогов и методистов, составляла конспекты уроков и мечтала как-то по-особенному спросить у подрастающего поколения: «Как живете, дети?» Дети, кстати, вели себя вполне лояльно, слушали ее тщательно рассчитанные по времени рассказы по истории Средних веков (надо сказать, несколько занудные, с наигранными эмоциями). В общем, все шло к пятерке за практику, как вдруг присутствовавшая на уроках учительница заболела, а методист как-то сам решил несколько дней не появляться в школе. Узнав об этом, на урок к однокурснице не пошли и студенты, решив «свалить». Дети, поняв, что практикантка, кстати, сразу занервничавшая, осталась с ними один на один, надумали ее разыграть и подвесили над дверью полиэтиленовый мешочек с мелом — в общем, ничего особенного. Когда одетая в строгий пиджак и юбку чуть выше колен, белую рубашку, красиво расчесав волосы, студентка вошла в класс, на нее упало полкило мела и осыпало с ног до головы. Эффект был велик. Хотя детей отчитали, и до самого конца практики настоящая учительница появлялась в классе задолго до прихода практикантов и, как минер, осматривала мебель, стены и наглядные пособия — в общем все, что могло таить потенциальную опасность для будущих педагогов, а методист встречал пострадавшую у метро, доводил до дверей класса и по окончании уроков провожал обратно к большой букве «М», изменить уже ничего не удалось. Полкило белого песка изменили жизнь человека. Девушка приобрела устойчивый комплекс — она начала бояться детей. С этой психологической травмой она дотянула до конца практики и исчезла из университета, не доучившись всего год. Одна мысль, что ей предстоит на пятом курсе вновь проходить практику — на этот раз в течение целой четверти, сделала ее дальнейшее пребывание в МПГУ нестерпимым. Чем она стала заниматься, Андрей Иванович не знал. Наверное, не пропала с голоду.

Но почему он проснулся не в духе? Мирошкин начал мысленно искать причину. Конечно, можно было бы обратить внимание на утреннюю эрекцию и справедливо все списать на какой-то уплывший в подсознание сон, но, будучи человеком рассудочным, Андрей Иванович начал искать логическое объяснение своему настроению. «Сегодня пятница — последний рабочий день. Это первая пятница октября. Значит, будем отмечать День учителя — короткий день, концерт детей, подарки от родителей… Нет, тут все в порядке. Неужели звонок будильника так подействовал?» Протиснувшись между стенкой и краем разобранного дивана, он прошел на кухню — второе, значительно меньшее по размеру помещение их однокомнатной квартиры, временами служившее еще и столовой, и кабинетом (когда жена спала, он проверял здесь контрольные работы и готовился к урокам), и гостиной (ведь это так славно, когда гости и хозяева сгрудились на пяти квадратных метрах!). Отсюда Андрей Иванович, поставив чайник, проследовал в туалет. Тут-то его и озарила догадка: «Действительно, звонок! Вчера звонила мать. Мне пришла повестка из военкомата». Ну что же, это была весомая причина для расстройства. «Хотя чего я ждал? Аспирантура закончена. Диссертация не только не защищена, но и не написана. Они имеют полное право меня забрать».

Выключив засвистевший чайник, несостоявшийся кандидат исторических наук побрился, внимательно разглядывая себя в преддверии праздника. Из зеркала на него смотрело приятное русское лицо: серые глаза, прямой нос, тонкие губы, светло-русые волосы. В студенческие годы девушки находили его привлекательным. На лице Андрея Мирошкина ими читалась некая затаенная дума, а не слишком высокий рост молодого человека искупали широкие плечи и накачанные руки, окрепшие за годы регулярных занятий гантелями. Таким он был всего несколько лет назад. «Да, похужал я, — оценил Мирошкин себя нынешнего, — руки совсем заплыли — к гантелям с весны не притрагивался… Скорее всего после «катастрофы» очки придется надеть — глаза уже не те. Совсем себя загнал человек». Напоследок он наклонил голову, пытаясь изучить динамику развития наметившейся лысины. Нет, идти в армию в его годы, когда до предельного возраста призыва остается совсем немного, глупо! Андрей Иванович налил чай и принялся намазывать на белый хлеб красную икру — в ту кризисную осень 1998 года почему-то самый доступный в ценовом отношении продукт.