День учителя - Страница 9

Весь следующий год Кураш продолжал свои поездки в Москву. Стало известно, что он готовится защищать диссертацию по истории кожевенной промышленности Заболотска в одном из столичных вузов. Из поля зрения властей учитель как бы выпал. Произошло это потому, что у Страхова появились новые раздражители. В какой-то мере их появление спровоцировало проведенное в намеченные сроки 840-летие Заболотска, так хорошо организованное, что Андрей Мирошкин даже его и не запомнил. Зато неугомонный Петр Мамаев, возмущенный «празднованием оскорбительного для каждого истого заболотчанина псевдоюбилея», организовал клуб «Артания», члены которого собирались по вечерам в его фотоателье. На первом заседании клуба были поставлены задачи — изучение истории родного края, борьба за установление правильной даты основания Заболотска и переименование его в Артанию. Члены клуба взялись за археологические изыскания в окрестностях города, но вскоре в местном отделении КГБ появилась информация, что на собраниях «Артании» обсуждаются политические вопросы, а на одном из них Мамаев даже сделал доклад «О масонском факторе в революциях 1917 года». Затем горожане заметили, что вечерами на некоторых аллеях парка появляются группы «мамаевцев», обутых в сапоги и одетых в черные косоворотки, подвязанные шнурками. Наконец «органами» были выявлены контакты Мамаева с лидерами знаменитой московской «Памяти». Профилактические беседы с членами клуба привели к оттоку из него людей — от первоначальной численности (около 30 человек) осталось 10 активистов, но деятельности своей они не сворачивали.

Впрочем, юбилей города вряд ли стал главной причиной оживления неформального движения в Заболотске. Кроме «черносотенцев», как окрестили членов «Артании» демократически настроенные заболотчане, городским властям начали досаждать деятели экологического движения, народившегося почти одновременно с клубом Мамаева. В большинстве своем они работали на «Башмачке», однако это не помешало им начать сбор подписей за остановку фабрики, которая сбрасывала какие-то отходы в Латузу. Экологическое движение так и стало называться «Латуза». Кроме молодых рабочих в «Латузу» вошло несколько местных интеллигентов, а возглавил ее поэт, член Союза писателей РСФСР Николай Кондаков. Как оказалось, у него были связи с иностранной прессой, и теперь раз в неделю в Заболотск приезжали журналисты из капиталистических стран, которые брали интервью и фотографировали активистов «Латузы», стоявших у проходной «Башмачка» с плакатом «Латуза впадает в Оку, Ока — в Волгу, Волга — в Каспийское море. Как бы чего не вышло». Прекратить их деятельность не удалось — в «Латузу» вступило много экзальтированных субъектов, которые заявляли, что ради «будущего детей» они готовы на все. Самое интересное, что как раз у них-то никаких детей не было. Властям пришлось учитывать и то, что Кондаков слишком засветился на Западе, во Франции даже готовился к выходу сборник его стихов. В условиях «нового мышления» он оказался неприкасаем. И потому очередная «вылазка» Кураша уже не встретила со стороны руководства Заболотска никакого отпора, тем более что произошла она в центральной прессе.

На этот раз свежеиспеченный кандидат исторических наук выступил со статьей в столичной «Комсомольской правде». Называлась она «Возвращение к храму» и повествовала об истории и нынешнем бедственном положении бывшей Заболотской церкви Рождества Богородицы. Бывшей потому, что, уже без колокольни, снесенной во второй половине 1950-х годов, лишившись купола, церковь была перестроена и превратилась в мастерские автобусного парка, выросшего поблизости. Еще в 1970-х вокруг этих мастерских начали какую-то возню энтузиасты из общества охраны памятников, но в результате ничего не добились. Храм столько раз перестраивался уже в царский период, что доказать его принадлежность к XII веку не удалось. Все пространство вокруг автобусного парка за последние тридцать лет было плотно застроено кирпичными и панельными домами разной этажности (в одном из которых — кирпичной пятиэтажке — и жила семья Мирошкиных), так что сама идея восстановления памятника архитектуры тонула в серой безликости района и казалась безнадежной.

Как и статья в «Вечернем Заболотске», новое историко-публицистическое творение учителя привлекло внимание общественности и актуальностью темы (в СССР недавно отметили Тысячелетие Крещения Руси), и яркими образами, которыми изобиловал текст. Например, описывая нашествие Наполеона, Кураш не пожалел красок для передачи паники, охватившей жителей Заболотска, ожидавших конца света после того, как Москва была занята французами и начала гореть. Пожар столицы был хорошо виден с колокольни храма Рождества Богородицы. Узрев далекое зарево, заболотчане вдруг начали разбегаться из города и прятаться по окрестным лесам. Не растерялся лишь священник отец Алексей, который каждый день звонил в колокол, созывая прихожан к началу богослужения и давая знать испуганным людям, что Заболотск пока цел, а следовательно, конец не наступил. Это мужество батюшки, как следовало из статьи, вселило в горожан мужество и спасло Заболотск от запустения. Зато нынешнее состояние городского хозяйства не вызывало у автора статьи восторга. В публикации сообщалось и о дефиците товаров в магазинах, и об отсутствии у молодежи перспектив, и о пьянстве, и о молодежных группировках, поделивших Заболотск на сферы влияния, и о многом другом, чему прочитавшие статью заболотчане ранее не придавали большого значения, но что теперь, несмотря на явную преувеличенность в описании масштабов происходящего, чрезвычайно их взволновало. Упадок Заболотска — тезис об этом явно следовал из статьи, и с ним, видя пустеющие прилавки магазинов, большинство местных было готово согласиться — Кураш отсчитывал с момента закрытия храма Рождества Богородицы. Сцена этого рокового события также была описана в статье — где-то в середине 1920-х годов к церкви верхом подъехал оперуполномоченный, вывел старенького священника, имя его не сообщалось, из храма и погнал пешком в сторону местного отделения милиции. Старичок почти бежал рядом, боясь отстать от лошади. После этого храм некоторое время стоял закрытым, но потом был очищен от церковного имущества, и началось его новое служение людям то в качестве клуба, то склада, то наконец мастерских. Ненужная колокольня ветшала, превратившись в место для мальчишеских игр. Те же мальчишки разрушали ее, расписывая стены и зачем-то выламывая из них кирпич. Так продолжалось до тех пор, пока, во времена Хрущева, к делу не подключились взрослые и не разобрали колокольню целиком, использовав кирпич в строительных нуждах…