День учителя - Страница 75

Прошел месяц, в который они все более и более отдалялись друг от друга. Она больше не звонила ему сама, свидания стали редкими и не приносили никакой радости, встречаясь, он обвинял ее в холодности и в том, что она его избегает. Она оправдывалась большой занятостью, но искренности в ее фразах не было. Оба устали друг от друга. Мирошкин больше не мог говорить ей ласковые слова, и возмущало его вовсе не то, что Ирина теперь проводила с ним меньше времени, нет, его мучили подозрения, что она проводит это время с кем-то другим. Или другими?! Лаврова «обрадовала», что скоро они будут видеться еще меньше, — она собралась заниматься спортом, походить «на тренажеры», сбросить вес. От этих слов повеяло желанием начать новую жизнь. И Мирошкин чувствовал — в эту будущую жизнь он не вписывается. Ее родители на просьбы пригласить Иру к телефону манерой разговора демонстрировали свою антипатию. «А что тут странного? — удивилась Ирина. — Да, твои звонки раздражают моих родителей. Они вообще считают, что ты слишком часто звонишь. Их не могут радовать звонки человека, который доводит их дочь до слез, человека, с которым их дочь несчастна из-за его несносного характера».

Однажды Андрей не мог добиться Лавровой весь вечер. «Она на работе», — отвечали ему по телефону. Но в «Задруге» также никто не снимал трубку. Мирошкин звонил Лавровым до одиннадцати вечера, но так и не смог переговорить с Ириной. Звонок на другой день на работу также ничего не дал — Лаврова холодно сообщила ему, что пришла с корпоратива в половине первого и не стала ему звонить: «Воспитанные люди, Андрей, не беспокоят окружающих телефонными звонками после десяти. Тем более что звонивший представился, и ему вполне может перезвонить тот, кому он звонил. Если, конечно, у него будет возможность. Или желание. А сейчас я не могу говорить — работы много». Андрей просил ее позвонить вечером, после работы, в любом часу ночи, когда бы она ни пришла. Он даже махнулся дежурствами. Ирина не позвонила. И тогда Мирошкин решил ей тоже не звонить. Прошла неделя. Андрей вдруг понял, что может легко обходиться без Ирины, он начал посматривать на других девиц, даже с одной познакомился, хотя и не стал продолжать общение. Прошло еще несколько дней, образ Лавровой все больше стирался из памяти, как бы затуманивался. Иногда на него накатывали воспоминания о лете. «Наверное, надо ей позвонить, — думал тогда Андрей. — Но зачем? Что я получу? Нервы? Унизительные телефонные разговоры? Отсос на грязной лестнице как милостыню? Надоела эта тягомотина! Даже если все наладится, что в будущем? Брак с женщиной, которая будет вся в работе, не сможет мне родить детей. Чего за нее держаться? Больная, бесплодная, после аборта — наверняка, и нищая с репутацией шлюхи! Но, с другой стороны — какое тело! И как с ней хорошо спится. А бесплодие?! Так ведь аборт она сделала от тебя! Ох, запутался и не знаю, как быть. В общем-то, она мне безразлична. Надо учиться, диплом писать». В реанимации чувства перестал помогать даже одно время практиковавшийся им просмотр Лавровских произведений стихотворного и эпистолярного жанров, которыми была набита монография Эккехарда Клюга.

С дачи вернулась Нина Ивановна. «Сезон» закончился. Мирошкина охватило элегическое настроение — все казалось тщетным и проходящим. Нетленной казалась только дипломная работа о принце Густаве, за которую Мирошкин теперь засел с удвоенной силой. Начавшаяся практика в школе только стимулировала его. Школа?! Нет, это не для него! Ночи во время дежурства в фирме он проводил, обложившись книгами и конспектами, в свободное от практики и работы время не вылезал из библиотеки. Лаврова почти отошла в разряд фантомов, готовясь занять место рядом с образами Мешковской, Тенитиловой, Ильиной и «проч.», и «дыр». Но вот однажды, это было уже в ноябре, когда Мирошкин, просидевший в библиотеке вплоть до ее закрытия, возвращался домой, он встретил Лаврову. Точнее, Лаврову и тощего парня в черном длинном пальто и с большой сумкой через плечо. Они шли от метро впереди Мирошкина, тот — в черном пальто — обнимал Ирину, ее голова демонстративно-доверчиво покоилась на его плече, а сзади по спине молодого человека болтался хвост темных длинных волос, стянутых резинкой. Пара громко, даже слишком, обсуждала какие-то проблемы на работе. Андрей сразу понял, это — художник. Лаврова была одета в такое же длинное, но белое пальто. Кашемировое. Мирошкин подумал, что эта дорогая вещь сильно контрастирует с одетой через плечо старой сумкой девушки. На ногах у Ирины были туфли, совсем не по погоде, что еще более усиливало ощущение инородности подарка Самсонова по отношению ко всему остальному гардеробу секретаря издательства «Задруга».

Они не заметили Мирошкина — он остановился, не доходя до своего дома, дождался возвращения художника, проводившего Ирину до подъезда и потащившегося обратно к метро. Сердце у Мирошкина стучало, ноги дрожали. Зато бегло оглядевший его новый возлюбленный Лавровой был счастлив, он улыбался и, казалось, слабо соображал. «Действительно, не от мира сего, — подумал Андрей. — И на кого променяла? Мозгляк. Педик какой-то. Хвост, волосы сальные!» Но к своему сопернику он не испытывал ненависти: «Такой же наивный дурак, как и я». При воспоминании же о Лавровой все в нем клокотало. «Не могла просто сказать, что разлюбила. Сволочь! Да он, наверное, не единственный, который был у нее за это время. Путалась, с кем попало. А я-то! Жениться хотел. На этой бл…и из подвала. Похудела, коротко постриглась. Ничего интересного. Почему я считал ее красавицей? Хорошо, что все кончилось. Главное, чтобы ничем не заразила». Но «хорошо» ему не было. Хотелось как-нибудь отомстить, уязвить Ирину, хотя у Мирошкина и не было доказательств того, что она ему изменяла. По крайней мере в то время, когда они были по-настоящему вместе.